О! — Алтай! О, златосветлый край!
Ала-Тоо… То ли, то ли, то ли
Слышу я? Сияй, сияй, сияй
Белыми небесными гольцами!
Ты ль алатырь камень, ты ли, ты ль?
Чистотой меж чистыми сердцами —
Ты сказанье, песня или быль?*
В. Берязев «Первый кай», из книги «Золотой кол»
«Кай», по-алтайски — это звучащее, исполняемое под музыку топшура эпическое сказание.
Поющий, исполняющий это сказание человек поэтому называется кайчи. Кайчи — не просто певец, кайчи — хранитель традиции, через кайчи эта традиция уходит в глубь веков, в дописьменную, допотопную, доледниковую древность, и через кайчи же она передаётся живущим и последующим, и последующим за ними поколениям.
Трудно себе представить, что можно каждый миг помнить и свободно использовать сотню тысяч стихотворных строк. Для сравнения: объём «Евгения Онегина» не дотягивает до пяти тысяч строк. Так вот, певец-кайчи — кладезь именно такого гигантского знания, целого свода героических сказаний, поэм, сказок и песен, кайчи в прежние времена был дорогим гостем во всех селениях Алтая, ради его прибытия устраивался праздник, и все жители деревни вместе с близлежащими аилами могли несколько дней слушать пение знаменитого кайчи.
Алтайцы говорят, что настоящий кай должен длиться семеро суток, семь дней и семь ночей — это цикл сотворения мира, это кольцо времени, в котором происходит рождение, смерть и воскресение, это виртуальный, поэтический мир подвигов богатырей и богов, вживе вырастающий из Слова, музыки, голоса и того, что называется даром Божьим.
* * *
На Алтае всегда несколько сказителей, все они в разной степени известны, в разной степени одарены, но великий кайчи — всегда один. Мы достоверно знаем двух таких певцов: это Николай Улагашев, родившийся в 1861 году и умерший на 86-ом году жизни уже после окончания Великой Отечественной войны и Алексей Калкин, ушедший от нас на 74-ом году, совсем недавно, в прошедшем августе. От Николая Улагашева остались записанные с его слов народные поэмы — «Алтай-Буучай», «Алтын-Коо», «Алып-Манаш», «Малчы-Мерген» и многие другие. После Алексея Калкина во многих странах мира учёные и читатели узнали о таких великих памятниках поэтического творчества древних тюрков, как героические сказания «Маадай-Кара» и «Очи-Бала». Переводы этих произведений замечательно исполнил Александр Плитченко, поэт, с которым Новосибирск тоже вот уже год как попрощался.
Патриархи уходят. И кто за них будет хранить их вещее знание, кто способен также терпеливо молчать и прислушиваться лишь только к древним, как шум Катуни, словам?..
Старые слова чисты, они не могут выходить из уст скверных и невежественных. Поэтому дар слова передаётся лишь способному его принять. Это в наибольшей степени касается дара кайчи. В отличие от шаманской «болезни», это совсем не обязательно наследственный дар, но знание эпических песен — есть знание в очень большой мере не приобретаемое, а как бы воспоминаемое, явление кайчи — самый наглядный пример генетической памяти. Этот механизм создан в целокупном и вневременном сознании народа в ещё дописьменные времена именно для сохранения в поколениях очень важной информации, в частности — эпосов. В чистом виде генетическая память, обнаруживающаяся в форме дара сказителей, осталась на планете только у тюркских народов. Из последних лет известен случай, когда в Киргизии восьмилетний мальчик вдруг вспомнил и запел весь гигантский свод эпоса «Манас». Учёные специально пытались выяснить — весь ли текст знает юный гений, который ещё даже толком не выучился читать и писать.
Трудно себе представить, но весь «Манас» — это более 200 тысяч строк, несколько томов. Однако оказалось, что вся эта бездна стихов в некоем первозданном виде содержится, живёт в голове, в сознании, в душе маленького мальчика из Киргизии. Вот это и называется подлинным чудом. Через такие примеры мы ясно видим, как передавался эпос в незапамятные времена. Так было у древних шумеров — эпос о Гильгамеше. Так было за семь веков до рождения Христа с эгейскими гекзаметрами Гомера. И «Илиада», и «Одиссея», и «Калевала», и «Старшая Эдда» не уходили из народного сознания только благодаря такой духовной единице как сказитель. И я ни за что не поверю наветам учёных-филологов о значительных искажениях, утратах, изменениях текстов сказаний. Не было никаких искажений и вариаций, какие бывают при работе переписчиков. При устном способе передачи из поколения в поколение произведение, вполне возможно, меньше теряет, меньше искажается, кайчи — лишь одно звено из звеньев долгой эстафеты, и в него с помощью поистине чудесной генетической памяти эпос как бы переливается целиком.
Кайчи — не простой человек, избранность кайчи часто подчёркивается их физической ущербностью (и Улагашев, и Калкин были слепыми), кайчи — некий центр сил, на нём всё завязано, через него проходят токи национального, народного единения, он символ и хранитель традиции, он являет и доказывает, что мир древних богатырей, богов и духов реально существует, он существует ещё и потому, что через кайчи эти духовные сущности могут действовать, и именно кайчи в период своего расцвета и творческого могущества может ими управлять и над ними властвовать. Тому немало свидетельств из богатой событиями жизни Алексея Григорьевича Калкина.
Но в алтайской языческой иерархии кайчи не является шаманом. Это духовное состояние и духовное звание сказителя — гораздо более высокое и ответственное, чем умение камлать с помощью бубна и колотушки, совершать астральные полёты и общаться с духами.
Кайчи — слуга богов и богатырей, одновременно он и их посланец, и представитель их нравственных начал в срединном мире людей. Алтай — заповедник язычества, кто хоть раз поглубже забирался в эти края, понимает, насколько это соответствует истине. Здесь нет необходимости сказку делать былью, здесь быль насквозь сказочна, сильфиды, нереиды, дриады здесь вполне реальные существа, только что называются по-другому, любой алтаец тебе об этом скажет. Святые камни, святые горы, святые источники, священные могилы, и прекрасные целебные растения, и благословенные небеса. И всё это, всё — одна большая непостижимой красоты книга, которую читает великий кайчи.
Великий кайчи на Алтае всегда один.
Будучи юношей, Калкин единственный раз повстречался с Улагашевым и послушал уже перевалившего за девятый десяток старого певца; удивительно, но они пересеклись во времени — один только-только нащупывал свой путь, другой уже готовился ко встрече со своими героями.
Теперь и Калкин ушёл вслед за своей песней. Кто же следующий?
Я спрашивал у Калкина — не пресечётся ли эта традиция. Он твёрдо отвечал, что пока жив Алтай, будет исполняться кай, будут рождаться сказители, и так будет до скончания веков, пока цела планета и человек на ней.
* * *
Жил Алексей Григорьевич в селе Ябоган, за двумя перевалами, в более чем двухстах верстах от Горно-Алтайска. Места эти обжитые, чудные, с просторными долинами и с каким-то золотистым воздухом, сквозь который горы матово светятся, словно бы сквозь прозрачное покрывало.
Мы были у него большой делегацией, которую в Горно-Алтайске обозвали в средствах массовой информации «экспедицией новосибирской творческой интеллигенции». Художники Данила Меньшиков, Николай Мясников, Виктор Савин, дизайнер Юрий Нечай, видеооператор Константин Шаронов, а также врач, настоящий мастер своего дела, который уже много лет руководит одной из новосибирских реанимационных бригад, Валерий Туаев.
Мы собирались быть в Ябогане 18-го мая, но на неделю задержались и, когда появились в избушке Алексея Григорьевича, едва ли не первыми словами его были: «а я вас ждал неделю назад». Откуда он мог знать об этой дате, она была лишь в проекте, точного числа никто не называл?
Калкин уже почти не вставал. Мы без сомнения в душе понимали, что это свидание — из разряда прощальных. Калкину было на тот момент 72. Туаев осторожными прикосновениями сумел во время одевания Алексея Григорьевича в праздничный халат определить у него целый букет болезней, вердикт его был суров, но исполнен удивления: «Держится только духом».
Тысячи людей прошли перед ним с тех пор, как открылись голос и духовное зрение. Не только радость и праздник он нёс, но каждый день соприкасался с болью и немочью дальних и ближних, такая служба даром не проходит. Мы застали очень ветхое тело, в котором всё ещё гнездилась мощная, весёлая, привыкшая к чудесам душа. В своё время это тело выдерживало страшные нагрузки, напряжение кая позволяло предвидеть, знать судьбы и постигать причины болезней, Калкин мог с лёгкостью и зоркостью орла-беркута оглядывать внутренним взором долины Алтая в настоящем, прошлом и будущем. В то время как окружающие предметы, будучи почти совсем слепым, он воспринимал лишь в виде расплывчатых пятен. Все эти способности к концу жизни ослабли, страдания тела отнимают много сил на борьбу с ними. Стал тихим и прерывистым прежде громоподобный голос, которому внимал с удивленьем и трепетом Колонный зал Дома Союзов и который раскачивал и заставлял звенеть всеми бесчисленными подвесками и сочленениями огромную люстру в Новосибирском оперном театре.
Мне не забыть той картины — Калкин лежит в своей двухкомнатной избушке на кровати против печки, ходить он уже не может, распухшие больные суставы не позволяют дойти даже до деревянной юрты во дворе, там в аиле у очага жена готовит пищу гостям, там бы надо было и принимать гостей, но всё уже в прошлом, в прошлом звучавшие на всю округу сказания о великом Кюгедей Мергене и красавице-богатырше Очи-Бала, в прошлом праздничные застолья, сопровождающие кай, когда по кругу передаётся пиала с молочной водкой-аракой, а у стен юрты сидят знакомые и незнакомые, посланцы многих и многих алтайских долин и урочищ. Замолчал верный топшур, сделанный из родового кедра, струны из толстой лески забыли прикосновение тонких, прежде стремительных пальцев, уже давно хозяин не подсушивал его над огнём очага перед началом игры, звук не извлекается, звук улетел.
В шкафу навсегда остался лежать праздничный наряд кайчи, расшитый шёлковый халат, кушак, несколько шапок из лисьих лап с оторочкой из меха выдры, с шёлковой кистью на вершине. Шапка эта по форме напоминает епископскую митру, Калкин по духовному положению таковым на Алтае и был.
Он общался с нами через переводчика, по-русски, разумеется, понимал, но — обряд и положение требовали использовать свой язык.
— Не надо, — сказал он, улыбаясь, но требовательно отстраняясь от рук Валерия Туаева, — не надо разбираться в моих недугах, я тоже мог видеть чужие болезни, мог помогать людям, но мне уже никто ничем не поможет, я скоро уйду, и все мои болезни уйдут вместе со мной.
Опытный врач был просто обезоружен таким мужеством и таким мудрым спокойствием…
Он прожил ещё год и почти целое лето…
Власти республики Алтай успели выделить ему давно обещанную квартиру в Горно-Алтайске, так что все предсказанные им самим гонорары единственный неграмотный член Союза писателей СССР всё-таки получил.
* * *
Таланту очень многое позволено, говорил нам Калкин, не надо бояться, если сделано талантливо и красиво — наказания не последует. Он как бы благословил нас.
Я вновь был в Ойротии спустя год с небольшим…
Три дня кряду в глухом углу Алтайских гор, у самой границы с Китаем, мы о нём только и говорили, это была вторая половина августа, экспедиция на Аргут. Археолог, этнограф, литератор, человек с видеокамерой и две девушки-музыковедши из Новосибирской консерватории с удивительным постоянством возвращались к воспоминаниям о Калкине. Мы и знать не знали, что именно в эти дни он уходил из нашего мира, что это он с нами прощается, незримо присутствуя в разговорах…
В завершение вновь, как добрую молитву, повторю слова Алексея Григорьевича.
Никогда не прервётся традиция кайчи, всегда на Алтае будут великие сказители, всегда будут исполняться героические песни, звучать топшур и откликаться эхо святых гор. Язык не исчезнет, поэзия не исчезнет, душа не исчезнет, а пока будет стоять Алтай, будет надежда, будет существовать и весь мир.
P.S.
С момента написания этого эссе прошло уже более пятнадцати лет. В следующем, 2015 году, в апреле исполнится 90 лет со дня рождения великого сказителя Сибири, на основании записей многочасовых каев которого было издано несколько томов алтайского эпоса. Эти сказания — «Маадай-Кара», «Очи-Бала» и другие — прочно и навеки вошли в сокровищницу мировой литературы.
И сегодня, как и предсказывал Алексей Григорьевич Калкин, традиция сказителей-кайчи на Алтае не прервалась. До сих пор жив и продолжает работу замечательный исследователь и исполнитель алтайского эпоса Тануспай Шинжин. А миссию действующего кайчи несёт сегодня живущий в Кош-Агачском районе в селе Курай подлинный сын своего народа, унаследовавший дар и могущий, как и предшественники, кайларить, исполнять сказание на протяжении нескольких дней, — Элес Тадыкин.
Духовный лидер алтайского народа, любезный сын Ойротии Бронтой Янгович Бедюров поправил меня. Говоря о своих земляках, облечённых даром слова и древней силы эпоса, он подчеркнул, что кайчи не то чтобы помнит наизусть десятки тысяч строк богатырских песен, нет, не совсем так — сказитель владеет разветвлённым древом клише, которые нанизаны на сюжет того или иного эпического повествования. Каждое исполнение — это одновременно и процесс воспоминания, и творчества великой песни. Это уникальный акт творения, происходящий на глазах у слушателей, поэтому он и производит неизгладимое впечатление, настоящее потрясение, потому как слушающий кай становится как бы сотворцем!